Утро под Донецком. Тишина и сырая промозглая мгла. Воздух после ночного дождя тяжёл и холоден. Где-то в огороде рокочет обложенный мешками и снарядными ящиками генератор. Провод от него змеится под ногами и на него лучше не наступать. Смотрю на часы – 5 утра. Все спят. Спят под масксетями наши машины, спят в конце горбатыми холмами танки, спят пузатые заправщики, спят по домам солдаты.
Ночь прошла тихо. В очередной раз соблюдается перемирие.
Полоска света еле пробивается сквозь щель в двери штаба. Из-за неё слышны приглушённые голоса.
Внутри – полумрак и только светятся огоньки раций.
Дежурный офицер докладывает обстановку, и укутавшись в спальник, молчит, глядя в стенку. На стенке заколоченное окно, задернутое шторой, хозяйская вешалка, на которой так и висит забытая соломенная шляпка. В соседстве с новеньким пятнистым бушлатом и автоматом смотрится по меньшей мере странно.
Обилие новых бушлатов, балаклав, перчаток радует – но это всего лишь означает, что армия переходит на зимнюю форму.
Вчера разведчики с горечью и гордостью в который раз говорили, что их одевают волонтёры.
Государство даёт “вот это” – поднимает автомат, и “вот это” – хлопает по разгрузке, набитой магазинами, гранатами, рациями, пистолетом, сигнальными ракетами и прочей необходимой на фронте галантереей.
…Медленно закипает в чашке вода и горячий чай согревает остывший за ночь желудок.
Тонко пищит рация.
– Есть, принял.
Сегодня здесь опять будет шариться по позициям миссия ОБСЕ.
…Долгий разговор обо всём и ни о чём – подтверждение старой истины – на войне люди общаются охотнее на отвлечённые темы. Говорить о войне не любят – “что о ней говорить, воюем и воюем”.
Опять хрипит рация:
“- Заезжает маленькая коробочка”.
Доносится далёкий глухой удар. Все замолкают и прислушиваются…
Начинается новый рабочий день.
Дописувач:
