Нет ничего бессмысленнее, чем перечитывать статьи годичной давности. Их было немало, поводов было в избытке, но главная интонация – описательная. Вот, сын президента отжал себе еще один банк, вот Курченко получил контроль над очередным медиаресурсом, вот сам Янукович перепутал очередную «ливию» с очередной «боливией». То есть получались эдакие хроники конца времен: «Лава с Везувия достигла пригородов Помпеи и движется в сторону центральной площади».
Это было недавно – и бесконечно далеко одновременно. Последние три года страна погружалась из хаоса вольницы в структурный хаос криминальной вертикали. Мой товарищ из Москвы писал статью «Украина закончилась» – о том, что власть может нарисовать себе любой результат, и никто в мире не поставит его под сомнение. Потому что все устали от бардака, и «если «порядок» обеспечит беззаконие – да здравствует беззаконие!»
Мы рассуждали о том, где заканчивается резерв прочности у государства. О том, что пассионарности нет, а ее остатки слиты в 2005 году. Коллеги из России сочувственно кивали – они знали, чем это чревато: Украина Януковича была идеальной страной для Таможенного союза, она онтологически подходила для него, как нитка для иголки. Оттого и ассоциация с ЕС воспринималась в стране не столько как экономический документ, сколько как способ сделать Януковича хоть чуть-чуть, но менее повсеместным. Как способ заставить передать его часть полномочий на наднациональный уровень: «Страна наша велика и обильна, а порядка в ней нет, придите же и владейте нами».
И если бы год назад судьба свела в одном купе людей из Пензы и Винницы, Твери и Днепропетровска, то у них бы обязательно нашлось общее пространство для разговора. Травили бы анекдоты о гаишниках, потому что гаишников нигде не любят. Сравнивали бы размеры взяток и зарплат. Безадресно ругали бы власть, потому что ее всегда есть за что ругать. Сегодня из такой совместной поездки ничего хорошего бы не вышло.
Речь не только о случайных попутчиках. Ну, вот говорим мы с российскими друзьями о санкциях Запада в отношении России, обсуждаем возможные последствия. Упираемся в вопрос: может ли ухудшение экономических показателей, скажем так, «усилить центробежные настроения» в самой России. Чаще всего в ответ слышу «Нет, не может!». Причем именно так – с восклицательной интонацией. Это некая зона табу – не называй медведя по имени, иначе он придет к тебе ночью.
А ведь еще год назад никто в Украине не допускал мысли о том, что Крым сменит прописку, а на Донбассе случится война, но последние десять месяцев резко сузили для граждан Украины «пространство невозможного». Оказалось, что очень многое из того, о чем раньше говорили лишь «городские сумасшедшие», оказалось реальным. Более того – оно и стало нашей реальностью. Хотя все мы – вплоть до последнего момента – отказывались признавать саму вероятность наступления этого дивного нового мира. Поэтому я и не давлю на своих российских друзей – потому что понимаю их чувства. Я и сам был точно таким же – совсем недавно.
За минувшие 300 дней исчезло общее пространство. Язык для общения есть, буквы те же самые, они складываются в слова, но слова приобрели совсем новый смысл. И теперь в начале любого разговора надо договариваться о том, что они значат. Главное тому свидетельство – это смена образного ряда.
Специфика российского самоощущения в том, что она – в представлении большинства своих жителей – живет в кольце врагов и небольшого буфера «полудружественных» государств. До недавнего времени Украина попадала во вторую категорию: там жили неплохие в целом, но недалекие хохлы. Чуть большие бузотеры, чем «белорусские бульбаши», но в целом – понятные и доступные. А теперь там сплошь нацисты, укры и каратели. То есть из второй группы Украина прямиком перекочевала в первую.
И в этом, быть может, и состоит еще один итог последних десяти месяцев – по другую сторону российско-украинской границы все меньше риторики о том, что «они такие же как мы, только морды незнакомые». Нет, теперь уже не такие же. Теперь чужие, враждебные, непонятные. Мир одноногих и одноруких людей для России начинается сразу южнее Белгорода.
Десять месяцев. Черт побери, а ведь прошло всего лишь десять месяцев.
